1. Предварительные замечания.
Старообрядчество (включающее, помимо прочего, аутентичную православную традицию) обыкновенно воспринимается исключительно как осколок прошлого. Так же глубоко укоренено в массовом сознании восприятие будущего как мира, населенного преимущественно киборгами, мутантами, даже инопланетянами – мира, не имеющего ничего существенно общего не только с нашим прошлым, но и с нашим настоящим. Ненавязчивая пропаганда подталкивает народы планеты к тому, чтобы отказаться от сложившегося образа истории, образа человека, от накопленного веками культурного наследия. Никто не снимает фильмы, не пишет книги, например, о староверах двадцать третьего века, но вот о якобы грядущих битвах землян с галактическими монстрами не наслышаны разве что младенцы. Да и внимание самих православных христиан-старообрядцев сегодня обращено преимущественно в прошлое – при, как правило, смутном понимании настоящего и почти полном тумане в представлениях о грядущем. Среди древлеправославных интеллектуалов явно преобладают историки – по сравнению с представителями иных научных дисциплин. С одной стороны, именно историки нередко самостоятельно приходят к староверию, поскольку их профессия требует особого внимания к исторической правде, и в том числе – к правде о расколе русской церкви. Однако, с другой стороны, столь заметное преобладание историков – это тревожный показатель направленности вектора интеллектуальной жизни старообрядчества почти исключительно на то, что уже было. Невольно создается опасность восприятия древнего, но вечно молодого православия как всего лишь некоего музейного экспоната или фольклорной достопримечательности.
Более того, историческая наука просто по самой своей природе не в состоянии сделать какой-либо, даже самый простой, общественный прогноз. Это наука о прошлом, но не наука о будущем. Посему и теперь, как и столетия назад, картина будущего Старой веры едва ли не полностью складывается из довольно загадочных предсказаний Священного Писания и Священного Предания. Разумеется, о будущем невозможно судить так же достоверно и подробно, как о прошлом. В принципе нереально предсказать со стопроцентной уверенностью, в каком именно году произойдут те или иные возможные исторические события (в том случае, если они вообще произойдут). Однако сегодня мировая наука уже выработала относительно надежные способы понимания тенденций общественного развития, что позволяет построить довольно детальную картину завтрашнего мира, позволяет сделать достаточно адекватный, научный, и притом вариативный, прогноз развертывания той или иной общественной ситуации. В таком деле нужны совместные усилия экономистов, социологов, демографов, психологов, философов, политологов, медиков, экологов, инженеров, и многих других профессионалов. (На роль комплексного, междисциплинарного знания о будущем претендует футурология). При этом в старообрядчестве наблюдается огромный дефицит вышеперечисленных специалистов. Таким образом, древлеправославные христиане фактически отдают детальное понимание своего собственного будущего на откуп внешним исследователям. Да и последние не особо расположены к научной оценке перспектив старообрядчества. А такая оценка, на наш взгляд, принципиально важна для староверов. Ведь, например, насколько недальновидным, неспособным к прогнозу оказался так называемый «золотой век старообрядчества»! Кто из его «знаковых» фигур мог предположить в 1905-1917гг., что пройдет совсем немного времени, и грянет массовая, катастрофическая апостасия? Что те дети, которые вот сейчас выстроились в очередь на причастие, подрастут и станут плясать на месте вот этого алтаря, который будет превращен в сцену клуба? Неужели и сегодня староверам столь же неведомы духовные (и вообще жизненные) перспективы своих детей и внуков? Бесславный конец «золотого века», породившего множество богатых храмов, но, как оказалось, не давшего столь же обильного духовного плода, вопиет о необходимости обеспечения прогностической самостоятельности староверия, о необходимости взращивания в его рядах собственных специалистов по общественным прогнозам, принадлежащих к самым разным научным дисциплинам. А также профессионалов практического действия – ведь прогнозы важны не сами по себе. Зная тенденции общественного развития, можно научиться реально влиять на будущее, целенаправленно осуществлять на практике лучшие возможности, заложенные в действительности.
Такой подход способен привести к преумножению разнообразных благ не только у самих древлеправославных христиан, но и в нашем обществе в целом. Данная статья является размышлением не только о будущем носителей православной веры, но и о судьбе русскости, ибо аутентичное православие до сих пор составляет неявный духовный стержень народной русской культуры, без которого последняя давно бы уже прекратила свое существование, окончательно растворившись в мутных потоках космополитизма и конъюнктуры рынка. Т.е. разговор о будущем Старой веры на самом деле не обладает лишь узкоконфессиональным характером. Православные, еретики первого, второго и третьего чина, представители нехристианских религий, атеисты – все тем или иным образом связаны между собой в этом несовершенном мире. Как, на каких принципах они будут уживаться и даже взаимодействовать друг с другом в рамках отдельной страны и даже в рамках всей планеты – вот одна из ключевых проблем сегодняшнего человечества.
В деле научного понимания будущего ключевым вопросом является выбор подходящей теоретической базы исследования. Выбор теоретической концепции, на которую опирается решение проблемы, всегда зависит в науке от характера самой проблемы. Она же в нашем случае состоит в следующем. Численность старообрядцев уменьшилась в несколько раз за период советской власти. Главной причиной этого стал массовый отход от веры (апостасия), особенно распространенный среди старообрядческой молодежи. Просто разорвалась духовная связь поколений. (Хотя, разумеется, и фактор репрессий не следует списывать со счетов). Но и после падения советской власти численность приверженцев Старой веры далеко не восстановилась до прежней, дореволюционной величины, несмотря на прекращение насильственной пропаганды воинствующего атеизма. Уже это обстоятельство заставляет задуматься о том, что некий главный фактор умаления числа староверов, появившийся при советском строе, в полной мере действует и поныне. Таким образом, старообрядцы оказались наиболее численно пострадавшим на протяжении последнего столетия религиозным течением России. (Это тем более поразительно в силу того, что староверие прежде оставалось весьма многочисленным даже в условиях длительных и серьезных гонений со стороны династии Романовых). Какое же качественное изменение лежит в основе упомянутого количественного? Почему староверие в России (да и, пожалуй, во всем мире) вдруг оказалось в столь неблагоприятных условиях, пребывая в них и поныне, несмотря на сегодняшнюю относительную лояльность к нему со стороны властей?
Ответ прост – Старая вера оказалась плохо совместимой с индустриальной эпохой. Пока существовал традиционный, преимущественно аграрный, уклад жизни, староверие процветало, несмотря ни на что. В традиционном обществе вера структурирует социум, она не есть лишь частное дело. Религия, пронизывая и трудовую, и деловую жизнь староверов, тем самым оставалась для них глубоко общественным, публичным фактором. Крестьянская община, артель ремесленников, товарищество купцов – вот типичные социальные проявления старообрядчества того времени. Индустриализация нанесла сокрушительный удар по всем вышеперечисленным слоям. Вместо массы крестьян, кустарей и купцов появилась масса рабочих, инженеров, ученых, врачей и учителей. Потомки стали заниматься не тем, чем занимались предки, и, соответственно, стали жить во многом не так, как жили предки. Смена образа жизни во многих случаях, хотя и не во всех, повлекла радикальную смену мировоззрения. Апостасия была облегчена не только повсеместной атеистической пропагандой, но и тем, что, при содействии революций 1905 и 1917 годов, религия (или отсутствие таковой) официально, формально перестала быть общественно значимым фактором, стала вопросом частной жизни. Это формальное отношение к религии как частному делу, существующее и сегодня (более того, уже незамутненное пропагандой воинствующего безбожия), опирается на одно реальное обстоятельство. Вопрос о вере перестал структурировать социум тогда, когда размеры передового промышленного предприятия существенно превысили типичные размеры религиозной общины. (Именно с этого времени, как верующие, так и атеисты фактически стали винтиками гигантского промышленного и административного механизма). Русские предприниматели-старообрядцы (совместно со старообрядцами-рабочими) во многом заложили основы индустриального развития России. Долгое время община и завод были двумя сторонами единого целого. Но, в конце концов, рост самих староверческих предприятий, а также их объединение с другими предприятиями в интересах производства, сделали неизбежной потерю изначально старообрядческими фабриками и заводами своего конфессионального характера. И даже если бы не большевистская национализация, резко ускорившая этот процесс, старообрядческие предприятия наверняка были бы рано или поздно поглощены транснациональными корпорациями – и там, где раньше работники были связаны между собой множеством родственных уз и ходили в одну церковь, трудилась бы пестрая толпа гастарбайтеров (что, собственно, сегодня и происходит).
Но всё же почему старообрядчество численно захирело в рамках частной жизни? Почему утрата общественной стороны староверия стала для него столь серьезной потерей? Можно, конечно, с одной стороны, подчеркнуть, что частная жизнь серьезно изменилась за последние сто лет, и посетовать на то, что традиционный быт занимал уж слишком большое место в жизни дореволюционных староверов – до такой степени, что вопросы быта плавно перетекали в вопросы веры и наоборот. Таким образом, когда в связи со сменой профессии, сменой образа жизни был утрачен традиционный быт, зачастую вместе с ним была утрачена и вера. Вместе с тем, с другой стороны, христианин должен быть христианином всегда и везде, во всех аспектах своей жизни. Он не может быть одним человеком на работе, принципиально другим – дома, и уж совсем третьим – в церкви по воскресеньям. Узкие частные рамки тесны настоящему христианству – православие требует целостности образа жизни. Однако индустриальная эпоха не только не предполагает такой целостности, но и всячески противится ей.
Тем не менее, следует признать, что становление индустриального общества было жизненно необходимо для русского народа – в целях сохранения конкурентноспособности русских, да и просто для их самосохранения. Сегодня любая развитая страна не нуждается в таком количестве крестьян и кустарей, в каком они были представлены в царской России. Могут ли староверы сегодня отделиться от остальной России, от мира вообще, и жить, как жили предки –автономно, самостоятельно, и притом традиционным укладом? Нет! Бегство себя исчерпало. В процессе глобализации земной шарик становится особенно тесным. Расстояние и время стремительно сокращаются. Спрятаться от глобальных проблем всё труднее, а скоро будет совсем негде. И тот, кто сегодня уединенно живет в тайге, завтра рискует встретить там либо лесорубов с новейшей техникой, либо иностранных туристов. (Вероятно, некоторых староверов, особо последовательных в традиционном образе жизни, ожидает в довольно близкой перспективе пребывание в рекламных туристических проспектах рядом с папуасами и зулусами – в качестве развлекательной «допотопной» экзотики). Роль беспомощного объекта бизнес-манипуляций – это сегодня единственная роль, уготованная представителям той или иной доиндустриальной культуры, где бы они ни жили – в сибирских снегах или в африканской саванне. И даже гипотетические гонения теперь больше не могут являться серьезной причиной для бегства. Издревле, как только начинались гонения, христиане бежали в горы, леса и катакомбы, покидая свои города и села, вынужденно отделяя себя от жизни своих народов. Однако сегодня мы живем в мире крылатых ракет, «умных» бомб, а также спутников-шпионов, сканирующих едва ли не каждый квадратный метр на земле, и даже «заглядывающих» под землю. В силу этого леса и катакомбы более не могут считаться надежным укрытием для кого бы то ни было. Теперь христиане просто обречены не бежать от любых возможных гонений куда глаза глядят, а спасаться исключительно в своих собственных городах и весях, среди нехристианского окружения. Отныне жизнь православных христиан неразрывно связана с жизнью тех народов, частью которых они являются, и, прежде всего, – с жизнью русского народа. Это обстоятельство многократно усиливает христианскую ответственность староверов за исторические судьбы своих стран. Если народ будет единством самостоятельных, независимых субъектов общественной жизни, а не слабой, безликой, манипулируемой извне толпой, то и Церковь сможет благополучно сохраниться среди него до «скончания времен». Со своей стороны, православные старообрядцы смогут подавать пример народам, смогут являться первопроходцами новых социальных рубежей – но лишь в том случае, если староверие будет существовать в обозримом будущем как православие двадцать первого века, а не в качестве осколка века семнадцатого (или девятнадцатого). Причем православие двадцать первого века должно быть прежде всего православием, должно сохранять верность православной традиции, должно поддерживать целостный образ жизни христианина, подорванный индустриальной эпохой.
Таким образом, задача, объективно стоящая перед староверием, такова: как погружаться в древность, при этом развиваясь, не возвращаясь в старые условия как таковые?
Итак, проблема сформулирована. Осталось выбрать теоретическую концепцию для ее решения. Благо, что таковая уже существует. Развернутый образ преодоления индустриального социума и восстановления (на новом уровне развития) преемственности с традиционным обществом – это концепция Третьей волны американского футуролога Элвина Тоффлера. (Исследование под названием «Третья волна» вышло еще в 1980 году, но с тех пор не утратило своей актуальности. Хотя Тоффлер и не претендовал тогда на точный научный прогноз, но многие из его предсказаний уже сбылись, а многие другие находятся в процессе осуществления). Важно подчеркнуть, что наш выбор не является произвольным – в том числе и потому, что сам Тоффлер рассматривает религиозные общины в качестве одного из важных субъектов (наряду со многими другими) описываемой им общественной трансформации. В то время как, например, в теории марксизма (т.е. под несколько другим углом зрения), главным и подавляющим субъектом общественных изменений выступает передовой класс, состоящий из представителей различных конфессий, а также из атеистов.
Тем не менее, не все нюансы, не все частности во взглядах самого Тоффлера могут быть признаны соответствующими православному учению, и тем самым – подходящими для православных старообрядцев. Поэтому наши размышления являются не буквальным следованием за всеми деталями тоффлеровской концепции, но, скорее, «свободной вариацией» «на тему» Третьей волны.
Мы надеемся, что изложенное далее (не претендующее на статус истины в последней инстанции) выступит началом большого разговора о будущем староверия, в котором, возможно, будут предложены и другие, альтернативные по отношению к теории Третьей волны, концептуальные подходы к рассматриваемой проблеме.
2. Что такое Третья волна?
Волны Тоффлера – это волны общественных перемен. Книга «Третья волна» написана в рамках постиндустриалистской метатеории (хотя сам Тоффлер подчеркивает свои разногласия с основателем постиндустриализма Дэниелом Беллом). Отсюда можно приблизительно охарактеризовать Первую волну (начавшуюся несколько тысячелетий назад) как процесс становления аграрного, традиционного, доиндустриального общества, Вторую волну (берущую начало в 17-м веке в Европе – параллельно и, скорее всего, взаимосвязанно с расколом русской церкви) – как процесс становления индустриального общества, а Третью (зародившуюся после Второй мировой войны) – постиндустриального. Но если Белл рассматривает постиндустриальное общество лишь как усложняющееся индустриальное, то, согласно Тоффлеру, Третья, нарастающая, волна во многом противоположна по своим принципам Второй, уже во многом уходящей, волне – подобно тому, как Вторая волна во многом противоположна Первой. Отсюда проистекает острый конфликт между двумя соседними волнами.
Человек Первой волны потреблял в основном то же, что и производил своими руками. Производитель и потребитель были объединены в одном лице – «производителя для себя». В экономике же Второй волны производитель оторван от потребителя, и посему господствует рынок, который понимается Тоффлером не совсем традиционно – прежде всего как «сеть обмена», как посредник между производителем и потребителем. Человек Второй волны зависит от рынка, а не от своих навыков, служащих удовлетворению жизненных потребностей. Тоффлер пишет о Второй волне: «В таком обществе, независимо от его политической структуры, покупаются, продаются, являются предметом торговли и обмена не только продукты труда, но и сам труд, идеи, искусство, а также и душа человека» (с.86; здесь и далее указания на страницы даются по изданию: Тоффлер Э. Третья волна. М., 2002). В условиях же Третьей волны, при еще сохраняющемся рынке, доля производства продуктов и услуг для рынка падает, а для себя – растет, и посему экономика Третьей волны начинает напоминать экономику Первой. Возрастание роли работы на себя во многом возвращает уважение к навыкам ручного труда. (И мы это видим, например, когда сегодня староверы строят огромные храмы преимущественно своими руками). Однако не только во второстепенной роли рынка состоит возврат Третьей волны (хотя и на новом уровне) к порядкам традиционного общества. К анализу волн Тоффлер применяет гегелевскую диалектическую логику во всех ее нюансах: «Поразительно, но по многим признакам цивилизация Третьей волны несет в себе черты сходства с Первой волной, в частности, можно назвать децентрализацию и уменьшение масштабов производства, возобновляемые источники энергии, деурбанизацию, надомную работу и т.п. Иначе, мы наблюдаем нечто типа диалектического возврата к прошлому. Вот почему многое из нынешних нововведений, подобно комете с ее хвостом, влечет за собой напоминание о прошлом. В наиболее быстро развивающихся сообществах Третьей волны мы встречаемся с явлениями, которые вызывают ощущение déjà vu, обладающими всей притягательностью патриархального прошлого. Самое удивительное, что цивилизации Первой и Третьей волны более сходны между собой, чем с цивилизацией Второй волны. Иными словами, они кажутся родственными» (с.538-539). Цивилизация Третьей волны «привлекает внимание не к слабости, нищете и несчастьям мира Первой волны, но к присущей ему силе. Те самые черты этой старой цивилизации, которые кажутся отсталостью с точки зрения Второй волны, являются потенциальным преимуществом по меркам приближающейся Третьей волны» (с.555).
Вторая волна в основном потребляет невозобновляемые ресурсы, характеризуется массовым производством и массовым распределением. Ко Второй волне в равной мере относятся как страны капитализма, так и страны социализма. Согласно Тоффлеру, большевики – это партия Второй волны. Но и постсоветская реальность, как мы теперь видим, в общем и целом не вышла за эти рамки. Россия живет сегодня главным образом за счет экспорта невозобновляемых ресурсов, отличаясь при этом высоким уровнем бюрократизма и централизации управления, что составляет характерные признаки Второй волны.
Вторая волна до сих пор довольно могущественна, у нее пока есть ресурсы для поддержки существующего положения. Однако она уже испытывает серьезный качественный кризис, и, в конечном счете, она обречена. Грядущее исчерпание невозобновляемых источников энергии, угроза биосфере со стороны индустриального производства и кризис личности неизбежно подводят под ней черту. Сегодняшний рекордный рост цен на нефть, проблемы с климатом и распространение разрушительного поведения убедительно демонстрируют правоту Тоффлера. Шесть принципов Второй волны – стандартизация, специализация, синхронизация, концентрация, максимизация и централизация – в условиях Третьей волны подвергаются радикальному пересмотру.
Производство Третьей волны – это немассовое наукоемкое производство, преимущественно на заказ.
Так же и общество по мере нарастания Третьей волны становится всё менее массовым: «В отличие от крайней стандартизации поведения, идей, языка и образа жизни массового общества, общество будущего начнет строиться на сегментации и дифференциации» (с.565). Отсюда важным политическим принципом Третьей волны выступает власть меньшинств. И эта власть формируется не от нарочитого желания потакать различным маргинальным группам, а просто в силу того, что общественное большинство при наступлении Третьей волны становится всё более временным и неуловимым. Соответственно, сегодняшние выступления от имени большинства на самом деле, как правило, являются выступлениями от имени того или иного активного и напористого меньшинства, пусть даже и довольно многочисленного.
Староверы, в качестве меньшинства, хранящего заветы традиционного общества, хранящего память о периоде небывалого распространения православия в условиях Первой волны, как нельзя лучше соответствуют духу Третьей волны. Аутентичная православная традиция, составляющая стержень такого многообразного явления как староверие, является ответом в том числе и на психологические вызовы времени: «Чтобы создать желаемую эмоциональную жизнь и здоровую психосферу для зарождающейся цивилизации будущего, мы должны признать три основных требования любой личности: потребности в общности, структуре и смысле. Поняв, как крах общества Второй волны подрывает эти потребности, мы смогли бы приступить к созданию более здоровой психологической среды для нас самих и наших детей в будущем» (с.581).
Далее мы рассмотрим с точки зрения Третьей волны ряд проблем, которые сегодня весьма волнуют древлеправославных христиан, являются горячо обсуждаемыми среди них: Интернет, многодетность и перспективы иночества.
3. Зачем старообрядцам Интернет?
Коммуникативные характеристики Второй волны складываются в следующую картину: «В средствах массовой информации, от газет и радио до кино и телевидения, – повсюду мы опять-таки обнаруживаем основные принципы фабричного производства. Все они штампуют одинаковые сообщения для миллионов мозгов, так же как фабрика штампует один и тот же товар, чтобы он использовался в миллионах домов» (с.75). Совокупность стандартизированных, централизованно разработанных образов Второй волны – от коммерческих до политических – способствует стандартизации поведения в нужном для индустриальной системы русле. Информационная сфера Третьей волны совсем другая: «Вместо культурного доминирования нескольких средств массовой информации в цивилизации Третьей волны начнут преобладать интерактивные, демассифицированные средства, обеспечивающие максимальное разнообразие и даже персональные информационные запросы» (с.560). С помощью интерактивности происходит размывание жесткого деления на производителей и потребителей также и в сфере распространения информации, как и в прочих сферах жизни общества. Кроме того, в условиях Третьей волны люди уже не получают готовую мысленную модель реальности, они формируют эту модель самостоятельно из фрагментов самой разнообразной информации, что открывает перспективы духовного роста. Наконец, важным процессом в рамках Третьей волны является демассификация СМИ, связанная с увеличением информационных потоков – падают тиражи крупных, общенациональных изданий, и растут тиражи местных газет, а также изданий по интересам. (Этот же процесс охватывает радиостанции и телевизионные каналы). И во все перечисленные тенденции прекрасно укладывается Интернет. Предсказание победного шествия по планете компьютерных сетей, сделанное еще в 1980 году, когда они находились в зачаточном состоянии, является одним из самых впечатляющих и успешных предсказаний Тоффлера.
С точки зрения православного сознания, основное содержание Интернета является зеркалом апостасии. Однако это не является «родовой чертой» Интернета. Таким же зеркалом апостасии сегодня стала книжная продукция, а также газеты, радио и телевидение. Вместе с тем, по сравнению с остальными средствами коммуникации, у Интернета есть неоспоримое преимущество – всемирная компьютерная сеть относительно легко и быстро наполняется именно той информацией, которую хотят вложить туда люди. Посему коллективными усилиями можно сформировать православный сегмент Интернета, и для этого не существует никаких непреодолимых препятствий. Строго говоря, древлеправославный Интернет уже существует несколько лет, и теперь можно оценить те или иные характеристики его бытия. То, что рассматривается далее в этом разделе, основано на реальном опыте сетевых коммуникаций между старообрядцами.
Насколько же необходим Интернет староверам? Могут ли прожить старообрядцы без Интернета вообще? Строго говоря, могут. Столетия ведь жили в условиях коммуникаций Первой волны (пешие переходы, письма с оказией и т.д.), и еще проживут, благо сегодня есть и способы коммуникаций, характерные для Второй волны (например, телефон). Вопрос в том, какие именно преимущества дает или может дать старообрядцам использование компьютерных сетей во всемирном масштабе? И какие издержки это может принести? Сначала о преимуществах:
А.) Обеспечение информационной независимости. Непосредственные коммуникации между староверами, находящимися порой за тысячи километров друг от друга, постепенно вытесняют из их жизни тупое смотрение в телевизионный «ящик» с его «промыванием мозгов». Обмен редкой, а то и просто эксклюзивной информацией по Интернету восполняет те информационные «пробелы», которые остаются после ТВ, радио и газет. При этом информация может многократно перепроверяться, что делает староверие надежно защищенным от любых духовных «атак» со стороны традиционных СМИ.
Б.) Обеспечение надежной и многосторонней связи с братьями и сестрами во Христе тех старообрядцев, кто живет в отдалении от храмов и общин, нередко даже в экзотических странах, преодоление «чумы одиночества».
В.) Связь в режиме реального времени. Конкурентноспособность любого сообщества Третьей волны во многом зависит от скорости и оперативности коммуникаций. Церковь может реально укрепиться благодаря этому фактору, особенно в гипотетических условиях гонений.
Г.) Размещение чрезвычайно важных для христианина (и порой редких) материалов: Библии, творений святых отцов, постановлений церковных соборов, Кормчей, Пролога, православных песнопений и т.д. – с максимально облегченным доступом к этим материалам.
Д.) Проповедь древлеправославия среди широких масс. Распространение и удешевление широкополосной связи делает в перспективе возможным даже создание во всемирном масштабе древлеправославного радио и телевидения. Ведь Интернет-радио и Интернет-ТВ не требуют столь же огромных финансовых затрат и столь же обширного штата сотрудников, как традиционное радио и телевидение. О таком радикальном расширении проповеди православия наши благочестивые предки даже не могли мечтать.
Е.) Коллективный разум православных христиан может служить в Интернете неплохим дополнением церковной соборности. А при условиях разработки соответствующих процедур и дальнейшего распространения доступа староверов к мировой компьютерной сети, церковные соборы в особых случаях можно будет проводить дистанционно (не собираясь физически в одном месте), с помощью одновременной передачи видеоизображений, голосовых сообщений и текстов по Интернету, используя его интерактивные возможности.
Теперь об издержках:
А.) Несмотря на то, что технологически Интернет устроен как иерархия, в социокультурном плане – это, безусловно, не иерархия, но сеть, в которой все пользователи равноправны (за исключением администраторов, чья власть, впрочем, не распространяется за пределы тех или иных отдельных ресурсов). Однако православная Церковь устроена именно как иерархия: архиереи, иереи, миряне. Равноправие клириков и мирян в качестве пользователей нередко провоцирует в Интернете проявления неуважения к священному сану.
Б.) В Интернете можно быть анонимным, можно носить ту или иную «маску». Этой свободой нередко злоупотребляют те реальные или порой даже мнимые староверы, которые хамят, клевещут и устраивают в Сети различные провокации. (Несмотря на то, что Интернет, как мы уже отмечали, устойчив к информационным атакам извне, он нередко беззащитен перед атаками изнутри него самого). Это портит образ староверия в глазах нестарообрядцев, перед которыми разворачивается в Сети картина старообрядческого (или даже псевдостарообрядческого) бескультурья.
В.) В силу неравномерной вовлеченности в Интернет древлеправославных христиан, старообрядческий сегмент Сети представляет собой пока что во многом «кривое зеркало» староверия.
Однако эти издержки в принципе преодолимы. Можно указать, по крайней мере, на две необходимых меры по их преодолению и по усилению позитивного эффекта от применения Интернета старообрядцами. Во-первых, нужно стремиться подключить к Интернету каждую древлеправославную общину. Во-вторых, в дополнение к существующим старообрядческим форумам, которые представляют собой по сути «проходной двор» со значительным представительством новообрядцев, важно создать новый тип форума (и эта идея уже высказывалась) – закрытый для «внешних» (например, строго в рамках РПсЦ) и неанонимный форум, где модерация осуществлялась бы, желательно, клириками. Его нужно создать в качестве некоего конструктивного «мозгового штурма» тех или иных церковных проблем, который трудноосуществим сегодня в Сети – в силу влияния иноверцев и «черного пиара» (преимущественно анонимного).
В любом случае, появившийся старообрядческий Интернет невозможно «закрыть», как невозможно обратно «закрыть» для европейцев открытую ими для себя Америку. Но можно и нужно сделать его бытие в большей степени соответствующим православию.