Современность (Модерн, англ. Modernity) – это общество, пришедшее на смену традиционному средневековому социуму и пронизанное всеохватывающей рационализацией человеческого поведения. Кроме того, эпоха Модерна характеризуется высокой социальной мобильностью населения, а также процессами индустриализации, урбанизации и секуляризации.
Для немецкого социолога Макса Вебера, введшего в широкий научный оборот понятие «Модерн», принципиально важным было раскрытие именно субъективных мотивов человеческой деятельности – отсюда проистекал особый интерес этого ученого к духовной культуре вообще и к религии в частности (например, он является автором классического труда «Протестантская этика и дух капитализма»). Не будет ошибкой констатация того, что понятие «Модерн» (как и производные от него понятия) описывает прежде всего специфическую духовную культуру, а также ее влияние на другие сферы общественной жизни. Именно от веберовского понятия «Модерн» «отстраиваются» такие устоявшиеся в науке понятия, как «премодерн» (традиционное общество с его особой культурой) и «постмодерн», а также такие формирующиеся понятия, как «контрмодерн», «сверхмодерн» и некоторые другие.
Модерн не сводится только к светской культуре эпохи Просвещения. Религиозный Модерн – это неотъемлемая часть культуры модерна вообще. Старообрядцы-поповцы, пытаясь сохранить наследие православной традиционной культуры в новых условиях – во время гонений, начали энергично создавать русскую культуру современного типа. Протопоп Аввакум – это зачинатель современной русской литературы. Старообрядцы внедрили в русскую жизнь такие приметы Модерна, как современное искусство, стачки, паровоз, трактор и даже футбол. В православии есть не только мистика – рациональность вполне естественна как для православия вообще, так и для православного староверия в частности. Институт начетчиков как раз и стал в старообрядчестве средоточием рациональной, доказательной культуры. Старообрядцы активно использовали печать в качестве инструмента проповеди, что не было характерным для дораскольной Церкви. Широко распространенная грамотность, развитая трудовая этика, живейшее участие в становлении промышленности и предпринимательства, поддержка многих социальных, технологических и культурных инициатив, опора на собственные силы, собственное мнение и собственное достоинство, общинный демократизм: вот то, что позволяет считать староверов русскими европейцами Нового времени.
Д.Е.Расков, размышляя о старообрядчестве, отмечает: «Необходимость воспроизводства традиции в условиях постоянно изменяющегося окружающего мира приводила к парадоксальному требованию максимальной подвижности и адаптации к новому для сохранения «неподвижного», т. е. традиционного старого. Так, в эпоху Модерна стремление сохранить традиции оборачивалось новаторством в духовной, социальной и экономической жизни. … Современные староверы, размышляя о своей истории, также прекрасно понимают этот принцип выживания, в соответствии с которым необходимо выделять ядро, подлежащее обязательному сохранению, изменения же могут затрагивать оболочку, периферию». (1)
В.В.Керов решительно заявляет: «Старообрядческое понимание личности отнюдь не было традиционалистским и вполне соответствовало Новому времени с российской православной спецификой. … Одним из итогов для избравших новые формы социального поведения ради сохранения «старого благочестия» стала эволюция к внутренней вере, проявлявшаяся в частности в формировании и развитии таких религиозно-этических категорий как «совесть», «личная ответственность», «личный выбор». Результаты контент-анализа определяют существенное значение в идейном наследии отцов старообрядчества понятия «совесть» (большего чем внешнее благочестие), связанного прежде всего с «истинной верой» и «спасением души». Со спасением души преимущественно сопряжена также категория «личная ответственность», ответственность перед Богом и людьми, не зависящая от социального статуса и связанная с личной судьбой христианина и судьбой церковной общности, вне которой нет спасения. В старообрядчестве сам факт использования таких категорий и их значение представляет собой отход от средневековой ментальности». (2)
А.Г.Дугин отмечал в 2011 г.: «Первыми «модернистами» были богословы, выступавшие за чистоту вероучения против «народных предрассудков». Это уже первая заря модерна. Как только у нас стали наши дорогие боголюбцы разгонять скоморохов, ... они приблизили модернизацию в России. ... Староверы в определенном смысле сохранили и еще больше развили в гонениях и рациональное, и волевое начало, способность основывать свою жизнь и свои поступки на правилах и нормах, которые резко противоречили устоям окружающей среды. В борьбе со средой староверы ковали русского субъекта, русское самосознание и русскую волю. Но посмотрите: они-то и были основателями модернизации русского общества. ... Старообрядцы ... до сих пор на уровне сознания куда более современны, чем никониане». (3)
Характерным признаком многих направлений духовной культуры Модерна выступает гуманизм, который может быть как светским, так и религиозным, как антихристианским, так и христианским. Православные молитвы наполнены богатым гуманистическим содержанием – посмотрите, сколько в них разных «аз», «мя» и прочих подобных слов, сколько просьб о милости к человеку, о восстановлении падших людей, сколько стремления к духовному развитию! Упование на Бога имеет в православии следующее обоснование: «Яко Благ и Человеколюбец». Согласно православному Символу веры, Христос был распят «за ны». Согласно православной догматике, Богочеловек Христос освятил всю человеческую природу. Освятил, а не уничтожил!
Еще одна важная составляющая духовной культуры Модерна – идея прогресса – также не чужда православию. Для святых отцов нехарактерна любимая идея нынешних традиционалистов о том, что святость Церкви неуклонно уменьшается под натиском «мира сего». Святоотеческая идея прогресса состоит в том, что на протяжении земного пути человечества возрастают, усложняются и добро, и зло – при том, что добро должно в конце концов победить.
Преподобный Антоний Великий: «Придёт время, возлюбленные дети мои, когда монахи оставят пустыни, и потекут вместо них в богатые города, где вместо этих пустынных пещер и тесных келий воздвигнут гордые здания, могущие спорить с палатами царей; вместо нищеты возрастёт любовь к собиранию богатств; смирение заменится гордостию; многие будут гордиться знанием, но голым, чуждым добрых дел, соответствующих знанию; любовь охладеет; вместо воздержания умножится чревоугодие, и очень многие из них будут заботиться о роскошных яствах, не меньше самих мирян, от которых монахи ни чем другим отличаться не будут, как одеянием и наглавником; и несмотря на то, что будут жить среди мира, будут называть себя уединенниками (монахами). При том они будут величаться, говоря: «Я Павлов, я Аполлосов (1 Кор.1,12), как бы вся сила их монашества состояла в достоинстве их предшественников: они будут величаться отцами своими, как иудеи – отцом своим Авраамом. Но будут в то время и такие, кто окажется гораздо лучше и совершеннее нас; ибо блаженнее тот, кто мог преступить и не преступил, – и зло сотворить и не сотворил (Сир.31,11), нежели тот, кто влеком был к добру массою стремящихся к тому ревнителей». Вот именно так – «гораздо лучше и совершеннее» самого Антония Великого!
Из жития св.Макария Великого: « – Святой ангел, будут ли существовать святые до скончания мира? – Никогда не оскудеют праведники и пророки, как и служители сатаны. Однако в последние времена те, кто истинно служит Христу, даже если не творят знамений и чудес, но идут путем добродетели со смирением, в Царствии Божием окажутся выше чудотворцев. Поскольку в последние времена верующие не будут видеть чудес и некому будет поддержать их усердие к духовным подвигам. Более того, пастыри и учителя во всем мире будут совершенно бездобродетельными». Вот именно так – обыкновенные христиане будущего окажутся выше христиан-чудотворцев прошлого!
То, что добро в принципе сильнее зла – это нормальный христианский взгляд. Православные христиане свято убеждены в неодолимости добра и в необходимости его умножения нашими усилиями. Конечно, православные веруют и в грядущий острый кризис человечества перед вторым пришествием Христа, но кризисы случаются периодически, и сами по себе прогресса не отменяют. Во всяком случае, наличие общественного прогресса в экономике, технике, медицине, праве, науке и т.д. – это не предмет веры, но предмет знания, исторический факт. Отрицание прогресса теми, кто ежедневно пользуется его результатами – это не просто глупость, это – лицемерие.
У премодерна, не включенного в Модерн, будущего нет. Но при этом будущее есть у православной веры – если не впадать в ошибку, накрепко связывающую православие с «дышащей на ладан» традиционной культурой как таковой. А вот сознательное совершенствование норм премодерна – это уже модерн, это уже целенаправленный прогресс. В этом смысле Модерн не является полной отменой премодерна, но выступает диалектическим снятием последнего, продолжением его в новом качестве. (Например, современный светский этикет зародился в средневековых монастырях; университет – это тоже изобретение средневековья; в основе современного русского литературного языка лежит церковнославянский и т.д. и т.п. Таким образом, достижения относительно немногочисленной средневековой культурной элиты стали принадлежать, пусть и в несколько измененном виде, широким массам эпохи Модерна). Почему Русская Православная старообрядческая Церковь, несмотря на наличие у себя богатого канонического нормативного «багажа», постоянно его совершенствует, ежегодно (как и велит каноническая норма) проводя свои Освященные Соборы, и принимая там всё новые и новые постановления на основе предыдущих? Потому, что она желает оставаться живой и христианской Церковью, стремится развивать христианскую традицию, отвечая на вызовы времени. Освященные Соборы РПсЦ по многим параметрам (преобладание рационального мышления, выборы делегатов, участие женщин, принятие решений большинством или квалифицированным большинством голосов) являются выражением культуры Модерна. Вместе с тем, в своих решениях соборяне опираются на культурный «багаж», созданный преимущественно в эпоху премодерна, и даже внешность соборян (бороды у мужчин, платки у женщин, монашеская одежда иноков) живо напоминает о данной эпохе – не ушедшей, но существующей в составе Модерна. Дорога от премодерна к Модерну – это путь труда, путь подлинного творчества, путь – в конечном счете – совершенствования социальных норм. Ведь живое сохранение традиций требует творческих усилий. Сохранять можно только при условии обновления, а обновлять можно только то, что сохраняется.
Таким образом, если чада РПсЦ отрекаются от Модерна – они отрекаются от своей собственной истории, от своей собственной традиции. Однако такое отречение имеет место у некоторой части наших христиан. Почему? Это отречение от Модерна порождено его кризисом и разложением, которые выражены в культуре постмодерна и активно усугубляются действиями мировой элиты.
В связи с этим А.С.Панарин констатирует: «Отныне решено не только изъять у большинства его прежние формально провозглашенные права – решено окончательно его деморализовать посредством тотальной дискредитации тех ценностей демократического модерна (и стоящей за ними христианской традиции), к которым угнетенные и дискриминируемые могли апеллировать. Со времен провозглашения этих ценностей все узурпаторы, экспроприаторы и приватизаторы, несмотря на преимущества силы и статуса, пребывали в позиции обороняющихся по высшему, духовному счету. Они вынуждены были лицемерить, скрывать истинные намерения, тушеваться перед лицом обличающего гуманизма, выступающего с открытым забралом. И вот теперь решено дисквалифицировать сам гуманизм, объявив его пережитком устаревшей ментальности. Новое противостояние элиты и массы соотносится с противостоянием модерна и постмодерна; по мере того как ценности модерна стали массовыми, новая глобальная элита дистанцируется от них, исповедуя постмодернизм». (4)
Будучи идейным средоточием культуры постмодерна, постмодернизм провозглашает «смерть субъекта», которая трактуется не просто как размывание традиционного субъекта познания, но и как «смерть человека». Культура постмодерна пропитана духом дегуманизации (расчеловечивания) и духом смерти. В.А.Бачинин отмечает, что «религиозно-этическая парадигма, внутри которой пребывает культура постмодерна, – это парадигма аномии (беззакония)». (5) Здесь, конечно же, вспоминаются слова апостола Павла о «тайне беззакония» (2 Фес. 2;7), которые он употребляет, повествуя о грядущем приходе Антихриста, который совершится «по действию сатаны». И, действительно, постмодернизм своим коварством, своей изворотливостью, а также отсутствием у себя подлинных творческих потенций весьма родственен дьяволу. И хотя постмодернистские эксцессы нередко выглядят как творческие акты (в соответствии с принципом анархиста Бакунина «страсть к разрушению есть вместе с тем и творческая страсть»), на самом деле это – псевдотворчество, ибо настоящее творчество не разрушительно, а созидательно.
Постмодерн делает акцент на частном и относительном – в противовес абсолютному и всеобщему, поэтому постмодерн враждебен масштабным культурным «метарассказам», на которых держится идейная история человечества. Старообрядческие традиционалисты обычно радуются процессам постмодернистского разрушения либерального и коммунистического «метарассказов», совершенно забывая при этом известное высказывание Джона Донна: «Я един со всем человечеством, а потому не спрашивай, по ком звонит колокол: он звонит по тебе». Дело в том, что христианство – это тоже грандиозный «метарассказ», обладающий своими собственными критериями истины, добра и красоты, своим собственным ожиданием «великого финала истории». Христианство является даже наиболее значимым «метарассказом» в истории человечества. Постмодерн, разрушая «метарассказы», разрушает тем самым и христианскую веру.
Постепенно проникая в РПсЦ, культура постмодерна пытается подорвать в нашей Церкви православную традицию вообще и православную догматику в частности, но эта тема требует особого, и довольно подробного рассмотрения, т.е. отдельного выступления, а сейчас сосредоточим наше внимание на одном из специфических следствий разрушения современной культуры – на контрмодерне, т.е. на распространении пропаганды мракобесия. Эта пропаганда лживо преподносится как пропаганда возврата к традиционной культуре премодерна, к подлинным «корням» того или иного народа, хотя на самом деле контрмодерн враждебен сохранению подлинной традиционной культуры. Контрмодерн не имеет непосредственной связи с премодерном, он является лишь искусственной подгонкой сегодняшней реальности под некие воображаемые стандарты, выдаваемые за нечто исконное и коренное. Контрмодерн – это просто нервная, истеричная реакция на модернизацию социума, а не живая традиция. Контрмодерн неотъемлем от постмодерна, это неизбежная «тень» постмодерна, ибо именно постмодерн провозглашает «конец истории», конец человеческого развития и заявляет, что всё уже сказано, что всё уже написано, что подлинное творчество более невозможно, и что нам остается лишь составлять бесчисленные комбинации из имеющегося наследия. Однако контрмодерн не просто заявляет о конце развития, но провозглашает «Время – назад!». Искоренение идеи развития требуется мировой элите для того, чтобы не допустить развития большинства населения планеты, и контрмодерн для этого весьма пригоден, ибо любой народ, принимающий культуру мракобесия, становится неконкурентноспособным на мировой арене и обречен на пребывание в резервации.
Отказ от Модерна, т.е. отказ от сознательных усилий по совершенствованию социальных норм – это движение по наклонной, это культурный регресс, который просто так не остановить на эпохе средневековья или раннего христианства. Регресс властно тащит тех своих сторонников, которые считают себя христианами, дальше «вниз по лестнице», по пути падения социальных норм – тащит в язычество, в тотальную мифологизацию культуры, в откровенный оккультизм.
Наиболее последовательные попытки навязывания нашей Церкви контрмодерна и противопоставления ее вероучения модерну, наиболее дерзкие старания выдать «старообрядческий» контрмодерн за исконную древлеправославную церковную традицию, исходят от внешних для РПсЦ сил. Например, историк Борис Тарасов заявляет, что «староверие в своей сути – это непримиримая духовная альтернатива современному обществу» (6). В 1998 г. А.Г.Дугин еще занимал по отношению к старообрядчеству позицию, противоположную нынешней, и заявлял следующее: «Старообрядчество сохраняет все черты того, что Рене Генон называет «Традицией». Одно из важнейших определений «традиции» – представление о регрессе, об ухудшении качества времени. ... Пессимизм старообрядцев проистекает из постоянно сравнения настоящего с прошлым. Стремление сохранить благое Прошлое вопреки плохому настоящему. … Старообрядцы на Руси – консервативные революционеры и настоящие традиционалисты». (7) А соратник Дугина по неоевразийскому движению К.М.Товбин провозгласил: «В России именно древлеправославные осуществили «контрсекуляризационный проект», традиционалистический отзыв на модернистский новоевропейский вызов. … Древлеправославный взгляд на мир смыкается с раннехристианским: мир не прогрессирует, а духовно деградирует, двигаясь к «последним временам», к антихристу. Христос освятил Церковь, но её святость неуклонно отступает под натиском «мира сего»». (8) (Как мы уже видели, тезис об «отступлении святости» не соответствует святоотеческому учению).
Подобные контрмодернистские заявления противоречат реальному положению дел, зато они отражают «социальный заказ» мировой элиты на архаизацию традиционных религиозных течений, на их разрыв с современной культурой. Таким образом, опасность навязывания православному староверию контрмодернистской идеологии со стороны внешних сил вполне реальна. Однако эта опасность не была бы хоть сколько-нибудь значимой, если бы внутри самой Русской Православной старообрядческой Церкви, даже у некоторых ее клириков, не сформировался свой «собственный» запрос на мракобесие. К счастью, этот запрос сегодня не является в РПсЦ господствующей духовной тенденцией, и потому он не воплотился в какие-либо соборные решения, но всё же нет никаких гарантий того, что контрмодерн не победит в нашей Церкви в дальнейшем. Каков же «набор» контрмодернистских идей, существующих в рамках РПсЦ?
Прежде всего, это широко распространенное у нас отрицание светскости, которая при этом однозначно отождествляется с обмирщением. Кроме того, это нередкое настаивание на том, что православие может принадлежать только традиционной культуре, и на том, что современная культура – не от Христа. (9) Также проявлением контрмодерна является неприятие современной науки. Так, среди многих чад нашей Церкви популярен Герман Стерлигов, считающий ученых колдунами, подлежащими уголовному преследованию. Сайт суздальской общины РПсЦ перепечатал контрмодернистскую статью против гелиоцентризма и в защиту геоцентризма, содержащую такой тезис: «Геоцентризм – не только основа христианской космологии, но и главнейший противовес атеизму и эволюции». (10) А секретарь старообрядческого митрополита Алимпия в 2001 г. на учредительном съезде дугинского движения «Евразия» заявил о необходимости возвращения к «традиционным наукам» (11), под которыми дугинисты подразумевают алхимию и колдовство. (12) (Еще раз следует напомнить – контрмодерн неизбежно тянет своих сторонников в оккультизм).
На важное завоевание культуры Модерна – на равноправие во многих сферах женщин с мужчинами – покусились члены канонической комиссии РПсЦ. Однако на Освященном Соборе 2013 г. их предложение о запрете женщинам оглашать на Соборах доклады вероучительного и догматического содержания набрало только 6 голосов против позиции 76 делегатов, проголосовавших за снятие этого вопроса с рассмотрения. (13) Таково на сегодня примерное соотношение сторонников модерна и контрмодерна в РПсЦ, однако оно неустойчиво, и завтра может существенно измениться в пользу контрмодернистов. (Между прочим, один из наших старообрядческих священников заявил прямо: «Женщина не человек. … Она, по творению, существо стоящее пред Богом на ступень ниже человека, следовательно на ступеньку ближе к корове». (14)).